Название: Бельгийские каникулы Персиваля Грейвса
Автор: Яша Скрипкин
Фэндом: Фантастические твари
Персонажи: Персиваль Грейвс, Геллерт Гриндевальд
Рейтинг: PG-13
Жанры: Драма
читать дальшеВ учебном пособии для студентов первого курса школы авроров было написано, что, попав в плен, необходимо держаться за рассудок всеми возможными силами: грызть свои руки, прокручивать счастливые воспоминания в голове, только аккуратно, чтобы не оторвать у шарманки ручку и не замуровать себя навсегда в летнем саду восемьдесят девятого, в цветении роз и загаженном памперсе.
А ещё в той книжке было написано карандашом на полях и через строчки, что профессор Пиклз спит в обнимку с плюшевым жирафом, что «МАЙЛЗ + РОРИ = ГОЛУБОЕ СЧАСТЬЕ», и поднимались вопросы экзистенциального порядка вроде: «А ЧТО БУДЕТ, ЕСЛИ ПОЛОЖИТЬ В ОБОРОТНОЕ ЗЕЛЬЕ ЛОБКОВЫЙ ВОЛОС??? ОТВЕТ НА СЛЕДУЮЩЕЙ СТРАНИЦЕ - - - >».
Следующей страницы не было. Только неровная жёлтая рвань у самого корешка.
Персиваль проверял.
Может быть, на той вырванной странице, только на ней одной, было написано, что делать, если тебя закрыли в ебучем подвале древней ратуши в центре ебучего Брюгге?
Это не было хорошей идеей с самого начала - отдохнуть в Брюгге.
Отдохнуть можно в Дублине, на Гаити, или на том свете, а в Брюгге можно только перетаскивать своё тело от музея к музею и медленно, мучительно не умирать под шорох облезлых лебединых крыл.
Но не то чтобы Персиваля кто-нибудь спрашивал. Просто кто-то нассал в чашу его терпения, переполнив её далеко за края.
Стажёр, которому на первом же полевом задании оторвало ногу простенькой ловушкой, ущербной, полумагической, из проволоки и соплей книзла, но от ноги осталась одна требуха на верхушке соснового молодняка. Полевые задания выдумывались не забавы ради, и ничем они не отличались от реального вызова, иногда вчерашние выпускники лишались ушей или умирали, конечно, из-за собственной глупости. Дело всегда должно было быть в их глупости.
Должно было быть, но не было.
В доме Персиваля донимали гуляющие по пустоте сквозняки. После ухода жены даже шторок не осталось, вот ветер и бродил по комнатам, шкафам и снам Грейвса. Наматывая одеяло на голову и шею, Персиваль думал: «Вот же шлюха, хоть бы полотенчико с оленями оставила, чтобы можно было заткнуть грёбаное окно!». Это ведь его полотенчико было, она вышила пятнистых оленят, а его заставила лепить из крестиков кособокие орехи, и пусть они всё на свете профукали, но это ведь у них было, почему она всё-всё забрала, словно Персиваль тупое полено, которому достаточно одних стен вокруг, лишь бы дождём не мочило?
А последней каплей стала, конечно, Тина. Если так подумать, то что-то перестало ладиться в жизни Персиваля именно с того дня, когда его с ней познакомили. Персиваль видел её насквозь: простоволосое дитя, умница-отличница, старательно отглаженные стрелочки на одежде и покорно опущенные веки. Именно такие, тихие и покорные, тащили на задание в одном кармане с волшебной палочкой своё упрямство, спасали невиновных убийц от суда и тащили улики из ящиков начальства, а потом, когда их ловили (а ловили их всегда) - ненавидели тебя всеми силами своей честной, твердолобой души. И были в этом чертовски правы.
Отчего уж они поругались - этого Персиваль толком не помнил. Кто-то в очередной раз украл артефакт, его нашёл отряд Тины, но прошёл час, другой, вызов был, а отряда с преступником - нет. Наконец, засвистели вихри аппараций, из небытия выступили фигуры в плащах: одна, три, пять. Тина, точно хтоническое славянское божество, закрывала глаза непроницаемыми веками, и ни магией, ни мыслями невозможно было пробраться к ней в голову.
Преступника с ними не было.
Грейвсу было неважно - почему. Он устал задавать вопросы и не получать на них ответы, он хотел злиться и, видит Мерлин, он злился так, как не делал этого ещё никогда.
В кабинете Пиквери трескались стёкла и черепки, когда она выписывала Грейвсу принудительный отпуск.
- Уезжай из Нью-Йорка, и чтобы я духу твоего на материке не видела до тех пор, пока ты не успокоишься. Сибирь, Англия, мне не важно, Грейвс, но приведи себя в порядок!
- Англия это слишком большой соблазн, Серафина, - невесело улыбнулся Персиваль. - Лучше замуровать меня в каком-нибудь туристическом отстойнике вроде Брюгге.
- Брюгге так Брюгге, - вздохнула Пиквери, ставя на приказе печать. - Я в последнее время не узнаю в тебе того человека, которому поручила в руки отдел магического правопорядка. Возвращайся обратно прежним, Персиваль.
В Брюгге оказалось ещё хуже, чем Персиваль мог надеяться. В Брюгге толклись толпы туристов, но стены, крыши, мостовые были охвачены пылью времён и мхом так крепко, словно за ними некому было ухаживать. Словно красивый, могучий снаружи город был уже мёртв изнутри. Никому не нужен.
Проклятое место съедало все чувства и ощущения, оставляя после себя только слепое желание куда-нибудь бесконечно идти.
Идти и бездарно попадаться в ловушки.
- Двадцать метров, мистер Грейвс. Вы смогли вырваться и сбежать, но преодолели только двадцать метров своей несвободы.
Гриндевальд смотрел на него с сочувствием, но не с таким, какое бывает у маленьких добросердечных детей при виде бездомной своры щенков, а с таким, какое бывает у людей, увидевших изуродованное искусственной смертью животное - жаль-то оно конечно жаль, да все мысли о том, куда бы эту пакость убрать.
- Только зря потратили силы, - покачал он, наконец, головой. - С чем же я завтра явлюсь в Министерство, по-вашему? Тут бы на аппарацию хватило.
Персиваль дёрнулся, но не сдвинулся с места, только оставил после разорванной в мясо руки отрывистую полосу на пыльном полу.
- А я разве вам не сказал? - притворно удивился Гриндевальд. - Ваш отпуск закончился, мистер Грейвс. Каналы и мосты Брюгге останутся в ваших снах, но работа не может больше ждать. Столько всего нужно переделать в Нью-Йорке, как бы не потерять от волнения голову! Вы возвращаетесь завтра, мистер Грейвс, - сладко-сладко улыбнулся Гриндевальд. - И я надеюсь, что вам хватит для этого сил.
Часы на ратуши отбивали через каждые шестьдесят минут: бам-бади-бам. Скрипели ступени под тяжёлыми бутсами, осыпался с потолка чёрный пепел. Откуда он брался, было неясно, он будто сотворялся из воздуха и криков, неслышных за шёпотом часовых механизмов.
Персиваль видел многое, хоть и не имел всех знаний мира, но о магии он всё же знал, пожалуй, поболее, чем любой другой аврор. Но того, что делал с ним Гриндевальд, он объяснить всё равно не мог.
Гриндевальд не пользовался оборотным зельем, потому что оно требовало постоянного подкрепления, легко обнаруживалось сигнальными чарами и могло бы оставить Персиваля лысым за какой-нибудь месяц. Запечатление, воровство личины - это всё не работало, ибо Грейвса прятали слишком далеко от Нью-Йорка, да и не могла никакая личина дать Гриндевальду то главное, что одно только и могло спасти его план - сущность самого Персиваля. Его воспоминания, повадки, мелкие привычки.
И он что-то придумал. Магия, которой оплёл его Гриндевальд, была Персивалю незнакома. От неё веяло мраком времён, в которые люди и звери были едины, и магией был объят весь свет, она пропитывала телесные оболочки и сшивала их полыми нитями так крепко, что невозможно было разорвать, различить.
Палочка Персиваля признавала в Гриндевальде хозяина, потому что ею управляла его рука, его магия. Серафина обняла Гриндевальда, когда тот впервые переступил порог её кабинета, потому что она обнимала Грейвса, его мягко трепала за ладонь и ему говорила: «Как же хорошо, что ты наконец-то вернулся, Персиваль!». Даже Тина не заподозрила ничего, хоть и смотрела неверяще в глаза Грейвсу, когда тот сдёргивал с её плеч аврорские нашивки. Увольнение Тины, история с семейкой Бэрбоунов - всё это принадлежало рукам Грейвса, но он валялся в пыли и собственной крови под ратушей в клятом Брюгге, это Гриндевальд носил его шарфы и призывал послушные вещи его палочкой.
Персиваль размышлял временами: если бы его жена была рядом, догадалась бы она? Смогла бы увидеть подмену?
«Идиот, - насмешливо шептал в ответ Гриндевальд, - никто и никогда не смог бы догадаться, потому что никому здесь нет дела до тебя настоящего. Удивительно, мистер Грейвс, как хорошо могут шарфы и парфюм замаскировать повседневные неурядицы невротика и пьяницы».
Это тоже невозможно было объяснить.
Персиваль слышал мысли Гриндевальда, и тот в свою очередь слышал каждое его слово, изводил его разговорами и ощущениями. Персиваль больше не знал, что он такое, и кто ощущал снисходительное отвращение, прикасаясь к избитым рукам Криденса. Персиваль никогда бы не стал ненавидеть это несчастное дитя, но он ощущал, как его руки в утешительном объятии касаются лица Бэрбоуна, а тьма сердца в это время недвижно замирала в ожидании: хватит ныть, тупая дрянь, пойди и принеси мне обскура. Не волнуйся, мой мальчик Криденс, когда я соберу в свои руки столько магической мощи, сколько смогу удержать, я очищу мир от нелепых ошибок, подобных тебе.
Это не мог быть Персиваль, но он точно знал, что это его душа рассыпалась на части, когда Криденс доверчиво склонял перед ним голову. У Гриндевальда никакой души не было.
Наверное, это и было тем слабым звеном в цепи, которую смог разорвать Ньют Саламандер. Только он, без памяти любивший зверей и всегда ожидавший от людей одно лишь зло, - только он мог увидеть Гриндевальда.
«Мне бы хотелось остаться вместе с тобой навсегда, Персиваль, - ласково говорил ему Гриндевальд, - из нас получается славная команда - я выручаю этот глупый мир, а ты страдаешь за безвинных жертв. Это так утомительно, мой друг Перси, - устало вздыхал Гриндевальд, - переживать за ненужную шваль. Я ведь ради их блага стараюсь».
А потом Персиваль убил мальчика.
Магия Гриндевальда вышла из-под контроля и опутала саваном весь мир, потому руки авроров, целившихся в обскура, - это были руки Персиваля. Персиваль чувствовал страх, отвращение и - совсем чуть-чуть, едва различимо, - ужас и солёный привкус на языке от того, что один из авроров проглотил собственную слезу.
Это же грёбаный ребёнок, Персиваль.
Нельзя убить ребёнка и жить дальше.
Мир взорвался в тот момент, когда часы на ратуши отбили десятый час: бам-бади-бам.
Магия Гриндевальда рассыпалась прахом по свету, пропал страх и скатился к желудку солёный привкус слезы с языка.
Персиваль возил мясом рук по полу и выл, заглушая шёпот часовых механизмов. У Персиваля было такое чувство, будто весь мир сейчас замер, чтобы услышать его голос.
Замерла на мгновение беспокойная чёрная пыль под потолком, чтобы тут же обрушиться на Грейвса, наконец-то возвратиться обратно в измученное тело. Его мысли, чувства и знания, всё то, что вытолкнул Гриндевальд, то, что и было сутью Персиваля, который бы никогда не стал убивать дитя.
Часовая стрелка сдвинулась с глухим щелчком дальше, с площади донёсся радостный девичий смех.
Персиваль Грейвс вновь хотел жить.
А, и ещё кое-что.
Пусть вырванная из учебника страница сгинула в безвременье, но теперь Персиваль знал ответ на вопрос. Знаете, почему в оборотное зелье нельзя класть лобковые волосы? Потому что человек, выпивший такое оборотное зелье, неминуемо превращается в хуйло.
От такого зелья Гриндевальду не было бы никакого толку - ведь он бы ни на одну бровинку не изменился.
Автор: Яша Скрипкин
Фэндом: Фантастические твари
Персонажи: Персиваль Грейвс, Геллерт Гриндевальд
Рейтинг: PG-13
Жанры: Драма
читать дальшеВ учебном пособии для студентов первого курса школы авроров было написано, что, попав в плен, необходимо держаться за рассудок всеми возможными силами: грызть свои руки, прокручивать счастливые воспоминания в голове, только аккуратно, чтобы не оторвать у шарманки ручку и не замуровать себя навсегда в летнем саду восемьдесят девятого, в цветении роз и загаженном памперсе.
А ещё в той книжке было написано карандашом на полях и через строчки, что профессор Пиклз спит в обнимку с плюшевым жирафом, что «МАЙЛЗ + РОРИ = ГОЛУБОЕ СЧАСТЬЕ», и поднимались вопросы экзистенциального порядка вроде: «А ЧТО БУДЕТ, ЕСЛИ ПОЛОЖИТЬ В ОБОРОТНОЕ ЗЕЛЬЕ ЛОБКОВЫЙ ВОЛОС??? ОТВЕТ НА СЛЕДУЮЩЕЙ СТРАНИЦЕ - - - >».
Следующей страницы не было. Только неровная жёлтая рвань у самого корешка.
Персиваль проверял.
Может быть, на той вырванной странице, только на ней одной, было написано, что делать, если тебя закрыли в ебучем подвале древней ратуши в центре ебучего Брюгге?
Это не было хорошей идеей с самого начала - отдохнуть в Брюгге.
Отдохнуть можно в Дублине, на Гаити, или на том свете, а в Брюгге можно только перетаскивать своё тело от музея к музею и медленно, мучительно не умирать под шорох облезлых лебединых крыл.
Но не то чтобы Персиваля кто-нибудь спрашивал. Просто кто-то нассал в чашу его терпения, переполнив её далеко за края.
Стажёр, которому на первом же полевом задании оторвало ногу простенькой ловушкой, ущербной, полумагической, из проволоки и соплей книзла, но от ноги осталась одна требуха на верхушке соснового молодняка. Полевые задания выдумывались не забавы ради, и ничем они не отличались от реального вызова, иногда вчерашние выпускники лишались ушей или умирали, конечно, из-за собственной глупости. Дело всегда должно было быть в их глупости.
Должно было быть, но не было.
В доме Персиваля донимали гуляющие по пустоте сквозняки. После ухода жены даже шторок не осталось, вот ветер и бродил по комнатам, шкафам и снам Грейвса. Наматывая одеяло на голову и шею, Персиваль думал: «Вот же шлюха, хоть бы полотенчико с оленями оставила, чтобы можно было заткнуть грёбаное окно!». Это ведь его полотенчико было, она вышила пятнистых оленят, а его заставила лепить из крестиков кособокие орехи, и пусть они всё на свете профукали, но это ведь у них было, почему она всё-всё забрала, словно Персиваль тупое полено, которому достаточно одних стен вокруг, лишь бы дождём не мочило?
А последней каплей стала, конечно, Тина. Если так подумать, то что-то перестало ладиться в жизни Персиваля именно с того дня, когда его с ней познакомили. Персиваль видел её насквозь: простоволосое дитя, умница-отличница, старательно отглаженные стрелочки на одежде и покорно опущенные веки. Именно такие, тихие и покорные, тащили на задание в одном кармане с волшебной палочкой своё упрямство, спасали невиновных убийц от суда и тащили улики из ящиков начальства, а потом, когда их ловили (а ловили их всегда) - ненавидели тебя всеми силами своей честной, твердолобой души. И были в этом чертовски правы.
Отчего уж они поругались - этого Персиваль толком не помнил. Кто-то в очередной раз украл артефакт, его нашёл отряд Тины, но прошёл час, другой, вызов был, а отряда с преступником - нет. Наконец, засвистели вихри аппараций, из небытия выступили фигуры в плащах: одна, три, пять. Тина, точно хтоническое славянское божество, закрывала глаза непроницаемыми веками, и ни магией, ни мыслями невозможно было пробраться к ней в голову.
Преступника с ними не было.
Грейвсу было неважно - почему. Он устал задавать вопросы и не получать на них ответы, он хотел злиться и, видит Мерлин, он злился так, как не делал этого ещё никогда.
В кабинете Пиквери трескались стёкла и черепки, когда она выписывала Грейвсу принудительный отпуск.
- Уезжай из Нью-Йорка, и чтобы я духу твоего на материке не видела до тех пор, пока ты не успокоишься. Сибирь, Англия, мне не важно, Грейвс, но приведи себя в порядок!
- Англия это слишком большой соблазн, Серафина, - невесело улыбнулся Персиваль. - Лучше замуровать меня в каком-нибудь туристическом отстойнике вроде Брюгге.
- Брюгге так Брюгге, - вздохнула Пиквери, ставя на приказе печать. - Я в последнее время не узнаю в тебе того человека, которому поручила в руки отдел магического правопорядка. Возвращайся обратно прежним, Персиваль.
В Брюгге оказалось ещё хуже, чем Персиваль мог надеяться. В Брюгге толклись толпы туристов, но стены, крыши, мостовые были охвачены пылью времён и мхом так крепко, словно за ними некому было ухаживать. Словно красивый, могучий снаружи город был уже мёртв изнутри. Никому не нужен.
Проклятое место съедало все чувства и ощущения, оставляя после себя только слепое желание куда-нибудь бесконечно идти.
Идти и бездарно попадаться в ловушки.
- Двадцать метров, мистер Грейвс. Вы смогли вырваться и сбежать, но преодолели только двадцать метров своей несвободы.
Гриндевальд смотрел на него с сочувствием, но не с таким, какое бывает у маленьких добросердечных детей при виде бездомной своры щенков, а с таким, какое бывает у людей, увидевших изуродованное искусственной смертью животное - жаль-то оно конечно жаль, да все мысли о том, куда бы эту пакость убрать.
- Только зря потратили силы, - покачал он, наконец, головой. - С чем же я завтра явлюсь в Министерство, по-вашему? Тут бы на аппарацию хватило.
Персиваль дёрнулся, но не сдвинулся с места, только оставил после разорванной в мясо руки отрывистую полосу на пыльном полу.
- А я разве вам не сказал? - притворно удивился Гриндевальд. - Ваш отпуск закончился, мистер Грейвс. Каналы и мосты Брюгге останутся в ваших снах, но работа не может больше ждать. Столько всего нужно переделать в Нью-Йорке, как бы не потерять от волнения голову! Вы возвращаетесь завтра, мистер Грейвс, - сладко-сладко улыбнулся Гриндевальд. - И я надеюсь, что вам хватит для этого сил.
Часы на ратуши отбивали через каждые шестьдесят минут: бам-бади-бам. Скрипели ступени под тяжёлыми бутсами, осыпался с потолка чёрный пепел. Откуда он брался, было неясно, он будто сотворялся из воздуха и криков, неслышных за шёпотом часовых механизмов.
Персиваль видел многое, хоть и не имел всех знаний мира, но о магии он всё же знал, пожалуй, поболее, чем любой другой аврор. Но того, что делал с ним Гриндевальд, он объяснить всё равно не мог.
Гриндевальд не пользовался оборотным зельем, потому что оно требовало постоянного подкрепления, легко обнаруживалось сигнальными чарами и могло бы оставить Персиваля лысым за какой-нибудь месяц. Запечатление, воровство личины - это всё не работало, ибо Грейвса прятали слишком далеко от Нью-Йорка, да и не могла никакая личина дать Гриндевальду то главное, что одно только и могло спасти его план - сущность самого Персиваля. Его воспоминания, повадки, мелкие привычки.
И он что-то придумал. Магия, которой оплёл его Гриндевальд, была Персивалю незнакома. От неё веяло мраком времён, в которые люди и звери были едины, и магией был объят весь свет, она пропитывала телесные оболочки и сшивала их полыми нитями так крепко, что невозможно было разорвать, различить.
Палочка Персиваля признавала в Гриндевальде хозяина, потому что ею управляла его рука, его магия. Серафина обняла Гриндевальда, когда тот впервые переступил порог её кабинета, потому что она обнимала Грейвса, его мягко трепала за ладонь и ему говорила: «Как же хорошо, что ты наконец-то вернулся, Персиваль!». Даже Тина не заподозрила ничего, хоть и смотрела неверяще в глаза Грейвсу, когда тот сдёргивал с её плеч аврорские нашивки. Увольнение Тины, история с семейкой Бэрбоунов - всё это принадлежало рукам Грейвса, но он валялся в пыли и собственной крови под ратушей в клятом Брюгге, это Гриндевальд носил его шарфы и призывал послушные вещи его палочкой.
Персиваль размышлял временами: если бы его жена была рядом, догадалась бы она? Смогла бы увидеть подмену?
«Идиот, - насмешливо шептал в ответ Гриндевальд, - никто и никогда не смог бы догадаться, потому что никому здесь нет дела до тебя настоящего. Удивительно, мистер Грейвс, как хорошо могут шарфы и парфюм замаскировать повседневные неурядицы невротика и пьяницы».
Это тоже невозможно было объяснить.
Персиваль слышал мысли Гриндевальда, и тот в свою очередь слышал каждое его слово, изводил его разговорами и ощущениями. Персиваль больше не знал, что он такое, и кто ощущал снисходительное отвращение, прикасаясь к избитым рукам Криденса. Персиваль никогда бы не стал ненавидеть это несчастное дитя, но он ощущал, как его руки в утешительном объятии касаются лица Бэрбоуна, а тьма сердца в это время недвижно замирала в ожидании: хватит ныть, тупая дрянь, пойди и принеси мне обскура. Не волнуйся, мой мальчик Криденс, когда я соберу в свои руки столько магической мощи, сколько смогу удержать, я очищу мир от нелепых ошибок, подобных тебе.
Это не мог быть Персиваль, но он точно знал, что это его душа рассыпалась на части, когда Криденс доверчиво склонял перед ним голову. У Гриндевальда никакой души не было.
Наверное, это и было тем слабым звеном в цепи, которую смог разорвать Ньют Саламандер. Только он, без памяти любивший зверей и всегда ожидавший от людей одно лишь зло, - только он мог увидеть Гриндевальда.
«Мне бы хотелось остаться вместе с тобой навсегда, Персиваль, - ласково говорил ему Гриндевальд, - из нас получается славная команда - я выручаю этот глупый мир, а ты страдаешь за безвинных жертв. Это так утомительно, мой друг Перси, - устало вздыхал Гриндевальд, - переживать за ненужную шваль. Я ведь ради их блага стараюсь».
А потом Персиваль убил мальчика.
Магия Гриндевальда вышла из-под контроля и опутала саваном весь мир, потому руки авроров, целившихся в обскура, - это были руки Персиваля. Персиваль чувствовал страх, отвращение и - совсем чуть-чуть, едва различимо, - ужас и солёный привкус на языке от того, что один из авроров проглотил собственную слезу.
Это же грёбаный ребёнок, Персиваль.
Нельзя убить ребёнка и жить дальше.
Мир взорвался в тот момент, когда часы на ратуши отбили десятый час: бам-бади-бам.
Магия Гриндевальда рассыпалась прахом по свету, пропал страх и скатился к желудку солёный привкус слезы с языка.
Персиваль возил мясом рук по полу и выл, заглушая шёпот часовых механизмов. У Персиваля было такое чувство, будто весь мир сейчас замер, чтобы услышать его голос.
Замерла на мгновение беспокойная чёрная пыль под потолком, чтобы тут же обрушиться на Грейвса, наконец-то возвратиться обратно в измученное тело. Его мысли, чувства и знания, всё то, что вытолкнул Гриндевальд, то, что и было сутью Персиваля, который бы никогда не стал убивать дитя.
Часовая стрелка сдвинулась с глухим щелчком дальше, с площади донёсся радостный девичий смех.
Персиваль Грейвс вновь хотел жить.
А, и ещё кое-что.
Пусть вырванная из учебника страница сгинула в безвременье, но теперь Персиваль знал ответ на вопрос. Знаете, почему в оборотное зелье нельзя класть лобковые волосы? Потому что человек, выпивший такое оборотное зелье, неминуемо превращается в хуйло.
От такого зелья Гриндевальду не было бы никакого толку - ведь он бы ни на одну бровинку не изменился.